Не люблю оставлять клиентов одних на кладбище. Они начинают нервничать.

Вышвыривать клиента вон с помощью освященного предмета - более чем непрофессионально.

Очень давний мой любовник когда-то назвал меня фарфоровой куколкой. Он хотел сказать комплимент. Я это восприняла по-другому. Есть причины, почему я не хожу на свидания.
читать дальше
Пистолет я заперла в багажнике. Я не думала, что девичник настолько далеко зайдет.

- Ты меня прости, Кэтрин, что я до последней минуты так ничего и не организовала. Потому-то нас только трое. У всех оказались свои планы, - виновато сказала Моника.
- Смотри ты, у людей, оказывается, бывают планы на вечер пятницы, - заметила я.

Кожа у него была здоровая и красноватая. И лицо чуть ли не розовощекое. Питание свежей кровью идет на пользу.

Крест должен быть освящен и подкреплен верой. Атеист, машущий крестом на вампира, - зрелище поистине достойное жалости.

Каждый раз он изо всех сил пытался меня очаровать, а я изо всех сил пыталась не обращать на него внимания. До сих пор я выигрывала.

Ничто так не может поднять дух девушке, как если удается разрушить спокойствие столетнего вампира.

- Знали бы мы, что ты любишь смотреть на голых мужиков, - крикнул один из них, - мы бы тебе могли что-нибудь устроить.
- Тот мизер, что у тебя есть, Зебровски, и показывать не стоит.

Но трудно отвечать решительно, глядя в грудь собеседнику. Чтобы изобразить твердость, надо смотреть в глаза, но это сейчас было ни‑ни.

Я посмотрела ему в глаза:
– Я убила тех тварей, что оставили мне этот шрам.
Он широко улыбнулся, показав только кончики клыков:
– Какое замечательное совпадение! Я тоже.

Жан‑Клод держал меня за талию, его холодная рука лежала у меня на лбу, не давая костям головы расползаться. И голос его поддерживал меня, как прикосновение гладкой простыни к коже. Он тихо и ласково говорил по‑французски. Я не понимала ни слова, но и не надо было. Его голос держал меня, укачивал, унося часть боли.

Жан‑Клод состроил гримасу. Не знаю, то ли он пытался не рассмеяться, то ли не нахмуриться. Может быть, и то, и другое. На некоторых я так действую.

Плакать – дьявольски нечестный аргумент в споре. Как только кто-то начинает плакать, больше разговаривать уже не возможно. Хочется только одного – чтобы этот кто-то перестал реветь, а ты перестала себя чувствовать самым мерзким негодяем в мире. Все что угодно, только не это.

— Что это? — спросил Эдуард.
— Сарай смотрителей. Или ты думал, что трава сама себя косит?
— Я вообще об этом не думал, — сказал он.

Я, бывает, разговариваю сама с собой. И даю себе очень хорошие советы. Иногда даже я им следую.

Параноик - второе название долгожителя.

– Меня заживо не сожрут, – сказал Эдуард и заложил в пистолет новую обойму. – Если хочешь, я могу сначала тебя, или сделай это сама.

– Ты не куришь?
– Нет, а что?
– Они боятся огня.
– Класс. Нас сожрут заживо, потому что ни один из нас не курит!

Сначала человек должен спасти сам себя, тогда уже только можно вмешаться и помочь. Эта философия не действует при перестрелке, а так же при поножовщине, но для всех остальных случаев жизни она вполне подходит.

Страх связывает куда быстрее любви и ненависти.

Могилы нужны живым, а не мертвым. Они дают возможность нам думать о них, а не о том, что те когомы любим гниют под зземлёй. Мертвецам безразличны красивые цвета мраморные статуи.

Она говорит, что если я когда-нибудь выйду замуж, то изменю своё мнение. Но я уверенна, что любовь не вызывает полной потери хорошего вкуса. Если однажды я куплю себе платье с блёстками, кто-нибудь, пристрелите меня, пожалуйста.

Твои глаза - самое чистое зеркало, которое я когда-либо видел, ma petite. Всякий раз, когда я начинаю притворяться перед самим собой, всякий раз, когда пытаюсь создать иллюзию жизни, мне достаточно лишь взглянуть в твои глаза, чтобы увидеть истину.

Мы идем в Тендерлин. Берегитесь, сутенеры! Сегодня меня прикрывает Мастер. Это все равно, что глушить рыбу атомной бомбой. Массовые убийства всегда были моей специальностью.

Алехандро был доволен. Его радость я ощущала как теплую волну у себя внутри.
- Кончай его, или, обещаю тебе, я тебя изобью в кровавую кашу. Тебе теперь нелегко умереть. Я тебя изуродую, как ты себе и представить не можешь, и ты исцелишься. Но больно все равно будет. Ты меня поняла?
Я смотрела на Жан-Клода, а он на меня. И его темно-синие глаза были так же прекрасны.
- Я этого не сделаю, - сказала я.
- Он все еще тебе дорог? После всего, что он с тобой сделал?
Я кивнула.
- Убей его, или я убью его медленно. Я выну из него кости по кусочкам, но не убью. Пока его голова и сердце целы, он не умрет, что бы я с ним ни делал.
Я глядела на Жан-Клода. Нет, я не стану смотреть, как Оливер его пытает, если могу этому помешать. Разве не лучше быстрая смерть? Не лучше?
Я взяла у Оливера кол.
- Я это сделаю.

Отморозить задницу или потерять возможность себя защищать? У клоунов на крыше были клыки. Я решила, что не так уж тут, в конце концов, холодно

- Ты не хочешь мне помочь.
- Я просто не привыкла помогать людям, которые собираются меня пытать. Хотя я не вижу бамбуковых щепок. А как можно кого-то пытать без бамбуковых щепок?
Я выкатила глаза и постаралась придать себе вид невинный и безобидный - просто не я, а лягушка Кермит.
Эдуард рассмеялся - легким смешком, который все рос и рос, пока Эдуард не присел на пол, свободно держа пистолет и глядя на меня сияющими глазами.
- Ну как я могу тебя пытать, когда ты меня смешишь?
- Не можешь, так и было задумано.
Он поднял руку:
- Анита, хватит.
- Я буду тебя смешить, пока ты пощады не запросишь.


Сперва поесть или сперва обвинить Старейшего вампира в убийствах? Ох уж эта проблема выбора.


– Почему ты думаешь, что он собирался меня изнасиловать?
– Ты проснулась на черном покрывале. Сначала было белое. Он тебя на него положил и стал раздевать. Снял с тебя платье. Кровь была повсюду. Он мазал ею свое лицо, пробовал на вкус. Другой вампир подал ему золотой нож.
– Там еще были вампиры?
– Это было как ритуал. Кажется, публика была его важной частью. Он вскрыл тебе запястье и стал пить, но руками... Он трогал твою грудь. Я ему сказал, что привез тебя, чтобы ты осталась жива, а не чтобы он тебя насиловал…. Жан-Клод поднял лицо, залитое кровью, и сказал: “Я так долго ждал не для того, чтобы взять силой то, что я прошу ее отдать по собственной воле. Это искушение”. Потом он посмотрел на тебя, Анита, и что-то было такое в его лице... Страшное до чертиков. Он всерьез верит, что ты к нему придешь. Что ты будешь его... любить.


Сегодня действительно ад с цепи сорвется.


Истинный путь к сердцу мужчины — шесть дюймов металла между ребрами.

Мне захотелось ему врезать. Желание расквасить эту смазливую морду было просто физическим. У меня плечи свело и руки заболели. Но я знала, что не надо. На кулачный бой с вампирами не следует напрашиваться. Это сильно сокращает среднюю продолжительность жизни.

- Я тебя не завоевала.
- Как и я тебя, ma petite. - Он погладил меня по спине, - Я начинаю понимать,что ты никогда не будешь завоевана, и это самый сильный афродизиак на свете.
- Постоянный вызов?
- Вечный.

Любовь – отстой. Иногда чувствуешь, что все отлично. А иногда это просто еще один способ истечь кровью.

- Ты хранишь добродетель?
- Да нет, просто конкретно твое предложение меня не соблазняет.

Я, быть может, один из немногих друзей, которые есть у Эдуарда, но дружить с ним – все равно что дружить с укрощенным леопардом. Пусть он хоть сворачивается у ног пушистым клубком и трется головой, тем не менее может как ни в чем не бывало перекусить тебе горло. Просто сегодня он этого не делает.

- А ты, знаешь, прямолинейна.
- Прямолинейна для мужчины, - сказал он. - А для женщины она вообще как таран.
- Экономит время, - ответила я.

Я решила поверить, что правда — это хорошо, но начала понимать, что на самом деле это не хорошо и не плохо. Правда — это просто правда. Куда проще была жизнь, когда я верила в черно-белые абсолюты.

Наступает момент, когда просто любишь, не за то, что он там хороший или плохой, или еще какой. Просто любишь. Это не значит, что вы всегда будете вместе. Не значит, что не будите делать друг другу больно. Значить только то, что любишь. Иногда вопреки тому кто он такой, иногда благодоря. И знаешь, что он тебя тоже любит, иногда благодоря тому кто ты такая, а иногда вопреки.


Я действовала, двигалась вперед, решала проблемы по одной, но будто сама земля, по которой я шла, воздух, которым я дышала, стали ненадежными и незнакомыми. Будто изменилось все, потому что изменилась я. Но я знала, что это не так. Я знала, что как бы тебе ни было плохо, какие бы страшные вещи с тобой ни случились, мир продолжает вертеться вокруг своей оси. Остальной мир даже понятия не имеет, какие чудовища грызут тебе сердце. Когда-то, давным-давно, меня поражало, как это так: такое смятение, такая боль, а миру глубоко на все наплевать. Мир, творение в целом, создан так, чтобы продолжать жить, жить дальше без любого из нас. Ощущение полного пренебрежения, и, собственно, справедливое. Но опять-таки: если бы земля переставала вертеться только потому, что у кого-то из нас случился неудачный день, мы бы уже летали в космосе.

Говорят , что любовь преодолевает всё. Так вот - врут.

Нельзя выкопать человека из дерьма, если он не согласен сам взять лопату и тебе помочь.


Но гормоны – жуткие сволочи. Им наплевать, разбито у тебя сердце или нет, им важно, что в комнате – красивый мужчина. Гадство.


Я всю жизнь жила по принципу: правила? Какие правила?

Я раньше думала, будто понимаю, что хорошо и что плохо, кто в этой жизни хороший и кто плохой. А потом мир стал серый-серый, и я долго вообще ничего не понимала.Он смотрел на меня молча, скрываясь за неподвижной маской лица, скрываясь от меня, потому что уверен был, к чему я клоню, не сомневался, что сейчас услышит.— Бывают дни, — черт побери, целые недели, — когда я опять ничего не понимаю. Меня так далеко выбросило от понимания добра и зла, что иногда я не знаю, как вернуться обратно. Во имя справедливости, того, что я понимаю под справедливостью, я делала такие вещи, о которых не хочу никому рассказывать. Я могу убить человека, глядя ему прямо в глаза, и ничего не испытывать. Ничего, Жан-Клод, совсем ничего. А нельзя быть таким, чтобы убивать и не расстраиваться даже по этому поводу.

Если тебе становится небезразлично - все, мужчина тебя заполучил. Он владеет частицей твоей души и этим может довести тебя до смерти. Не верите? Значит, никогда вам не приходилось любить, когда потом любовь разваливалась к чёртовой матери. Это вам, считайте, очень повезло.

У меня талант – разбирать свою личную жизнь по косточкам, пока она наконец не сломается. Я себе обещала не так давно, что перестану цепляться к мелочам. И если жизнь получается, я просто буду ей радоваться. Звучит это просто, но просто не выходит. Почему это самые простые планы иногда сложнее всего выполнить?


Сейчас как раз был один из тех случаев, когда я честно не понимала, как он со мной уживается. Почему со мной вообще кто-нибудь может ужиться. Я не хотела это ломать. Я не хотела разбирать по косточкам наши отношения, пока они не развалятся. Хотела оставить все в покое и наслаждаться тем, что есть. Просто я этого не умею.


Я полагаю, что мы все душевно больны; те из нас, кто не попал в психлечебницу, только лучше маскируются — и, может быть, это еще хуже.


Чувства не бывают глупыми, они только иногда заставляют нас чувствовать себя глупцами.

Любовь - не отсутствие страданий, любовь - это рука, которая тебя поддерживает, когда ты проходишь через них.

Я прихлебывала черный кофе, потому что первой кружкой должен быть именно черный. Нечто вроде утреннего шлепка по морде, напоминавшего о том, что ты уже бодрствуешь.

В некоторые дни мне кажется, что моё желание позаботиться обо всех, кто меня окружает, вот-вот сведёт меня с ума. Но я всё равно стараюсь с этим справиться. Я прилагаю все усилия, чтобы помочь каждому, кто хоть сколько-то причастен к моей жизни, день ото дня. Ты можешь сказать то же самое о себе, Ричард? Ты стараешься позаботиться обо всех, кто участвует в твоей чертовой жизни каждый день?


Любовь, будь она дружбой или чем-то большим, подобна чаше. Она наполняется по капле, пока не нальется последняя — и вот чаша полна. Жидкость нависает над краями, держит ее только поверхностное натяжение, еще одна капля — и все прольется. Когда-то я не осознавала этот процесс, но слишком часто его уже наблюдала. Еще раз пролить чашу я не могу позволить себе. Не могу впустить в свою жизнь еще одного мужчину — в такой степени.

Когда чувствуешь себя в безопасности и веришь, что найдешь поддержку, то можешь взглянуть в лицо действительно плохим вещам, так что когда жизнь налаживается, мы все имеем тенденцию откапывать залежи болезненных воспоминаний.

Я давно поняла, что практически невозможно доказать, что ты чего-то не делал, особенно если кто-то уверен, что ты это делал. Презумпция невиновности работает только в суде, да и то у каждого судьи свои убеждение. Мы все любим судить.

Натаниэль сказал бы: "Люди видят то, что они хотят видеть, или то, что их мозги говорят им видеть, большую часть времени".


Я плакала, пока мои ноги не подкосились, и тогда он поймал меня. Он поднял меня на руки, прижимая к себе, приблизив свое лицо к моему, и шептал: "Я здесь, я здесь". Иногда это все, что можно сказать. Иногда это единственное утешение, которое вы можете предложить, и единственное, которое можете ожидать.


Некоторые мужчины, влюбляясь в первый раз, принимают желание обладать за настоящую любовь. У собственности нет прав или чувств, она — то, чем владеют и управляют. Он провел более года, пытаясь сделать именно это, и проиграл.



Дело не только в том, чтобы быть самой красивой или самой лучшей, или в наслаждении сексом. Нужно любить тех людей, которые рядом с тобой, пока они с тобой, и нужно любить каждого их них. В конце концов, все дело было в любви. Любви к любовникам, друзьям, партнерам, людям, которых я никогда не хотела бы потерять, и с которыми я хотела бы просыпаться каждое чертово утро. Дело было в доме. Доме не в смысле места, или здания, или тропической ночи, полной цветов и дождей. Любовь создает дом не из крыши, стен и мебели, а из рук, которые можно держать, улыбок, которыми можно поделиться, и из тепла тел, прижимающихся к тебе во тьме.


Некоторые вещи можно совершить и жить с этим дальше, но это не значит, что они не оставят пятно у тебя в душе.