I.
В начале 2001 года компания друзей, которая и познакомила меня с моим тогдашним парнем, усадила меня за кухонный стол. «Мы за тебя беспокоимся, - сказал один из них. – Он тебя бьет?» На тот момент ответом было «нет».
Десять месяцев спустя я ввалилась в неотложное отделение больницы, кровь из носа заливала мою разорванную пижаму, я была босиком, несмотря на ноябрьский мороз. Слова дежурной медсестры казались мне совершенно бессмысленными. Я могла понять только те слова, которые снова и снова слетали с моих собственных губ – слова, которые должны были убедить медсестер, моих друзей и родителей, что все совсем не так, как кажется. Я не одна из этих женщин – женщин, которых подвергают насилию, женщин, которые не могут просто уйти. «У меня высшее образование, у меня высшее образование, у меня высшее образование».
II.
Я знала цифры, я знала статистику. Я знала, что от насилия в отношениях страдают не только симпатичные белые женщины, не только женщины из этнических меньшинств, не только бедные женщины, не только гетеросексуальные женщины и даже не только женщины. Я знала, что жертвы насилия могут любить своих насильников. Я прочитала все книги, рекомендованные по курсу женских исследований. Я написала заметку в журнал своего колледжа о том, что хотя такие проекты как «Верните себе ночь» и «Безопасная поездка» (в которых я участвовала в качестве добровольца) просто необходимы, они одновременно отвлекают внимание от факта, что главная угроза личной безопасности женщин находится у них дома.
Однако в глубине души я знала, что женщины, которые становятся жертвами насилия в отношениях абсолютно Не Такие Как Я. Для начала, они не феминистки, по крайней мере, пока нет. Они не привыкли к независимости, к выражению собственного мнения, их не воспитали либеральные и толерантные родители, которые старательно поддерживали самоуважение своих детей. Честно говоря, наверное, я считала этих женщин не особенно умными, раз они не ушли после первых же настораживающих признаков. Я представляла себе эмоционально уязвимых женщин, которые просто не знали лучшей жизни, и которые сдавались перед лицом насилия. «Это так ужасно, мы должны что-то сделать», - думала я и выписывала чек на адрес местного приюта для женщин.
читать дальшеФеминистке с высшим образованием, со степенью по женским исследованиям, прошедшей стажировку в феминистском журнале, такое не грозит. Мне настолько это не грозило, что когда я впервые проснулась с синяками по всему телу, я поняла, что это результат нашей «борьбы» и что я частично несу ответственность за ссору накануне вечером. Я поняла, что швыряние в меня предметов, «потасовка», телефонные угрозы покончить с собой и плевки мне в лицо – это признаки «необычно напряженных» отношений. Мы очень «напряженные люди», у нас так много «энергии», что окружающим этого не понять. У нас «взрывные», «динамические» и «вы просто не можете выразить словами, что это за любовь» отношения.
Я знала о своих недостатках, но неспособность помочь себе самой к ним никак не относилась. Я путешествовала самостоятельно, я переехала в Нью-Йорк, хотя я никого здесь не знала, я зарабатывала на жизнь в очень конкурентной индустрии. Если у меня была проблема, я находила ее решение. Я могла справиться с любым препятствиям, мне не нужна помощь рыцаря в сияющих доспехах, родителей или друзей. Я сама о себе позабочусь.
«Я могу с этим справиться», - сказала я своей начальнице, когда она не выдержала и напрямую спросила, бьет ли меня мой парень. «Я могу с этим справиться», - сказала я бармену, который тихо спросил, не нужна ли мне помощь, после того как выставил из бара моего парня, устроившего шумную сцену. «Я могу с этим справиться», - сказала я подруге, когда ночевала у нее, потому что мой парень звонил посреди ночи и угрожал придти по мою душу с бейсбольной битой.
И самое смешное, я справлялась.
III.
Когда мы представляем себе насилие, мы представляем сами побои – женщина корчится на полу, занесенный над ней кулак, пинок. Возможно, мои воспоминания об этом периоде были бы другими, если бы мое насилие продолжалось дольше, было бы тяжелее, но я всегда вспоминаю не само насилие, а чувство, что я отрезана от окружающего мира, закутана в невидимое покрывало, которое мне ни за что не сорвать с себя. Я была в тумане.
Я часто брала больничные на работе, или еле-еле шла в офис после многих бессонных ночей, которые я, по счастью, совершенно не помнила. Я забывала самые элементарные вещи: зачем я зашла в продуктовый магазин; сколько я плачу за квартиру; какой у меня номер телефона. Конечно, у меня была депрессия, но депрессия была у меня и раньше, и это даже близко не похоже.
Я была в тумане и понятия не имела, кто я такая, куда я иду и когда вернусь. Это был туман от постоянного ожидания шторма, вокруг которого вращалась вся моя жизнь. Это ожидание казалось единственной определенностью в жизни, каким бы неясным оно ни было. Оказалось, что для этого даже есть биологическое объяснение – насилие, особенно если оно сопровождается развитием посттравматического стрессового расстройства (которого у меня не было), изменяет структуру мозга. Сочетание насилия с ПТСР приводит к постоянно повышенному уровню кортизола и другим гормональным нарушениям.
Короче говоря: я не могла сама себе помочь, как ни трудно мне в этом признаться даже много лет спустя. Но так все и было – туман насилия гарантировал, что все мои эмоции, инстинкты и принципы оказались приглушены. Каждая капля моей энергии уходила на мои отношения и на сохранение иллюзии здравого рассудка. Если бы вы ни с того ни с сего отправили мою здоровую и нормальную жизнь в наихудший эпизод моих отношений, я бы немедленно разорвала их. Однако, конечно, насилие так не действует. Насилие всегда очень постепенно, насилие всегда систематично. Насилие постепенно меняет вас, насилие постепенно уничтожает вас. Насилие отняло меня саму у меня.
Мне было нужно, чтобы люди вокруг меня обращали внимание на то, на что я была не в состоянии обратить внимание. Я нуждалась в том, чтобы они не доверяли моей интуиции, чтобы они не верили мне на слово, чтобы они не обращались со мной, словно я продолжаю функционировать на прежнем уровне, словно я полностью остаюсь автономной.
В сообществе профилактики насилия (и в феминистском сообществе) существует позиция, что мы должны уважать автономию жертвы, и это очень важная идея, если она сочетается с реальным пониманием насилия. Однако если не понимать сущность насилия, уважение чужой автономии выливается в равнодушие к ситуации. А если речь идет о человеке в тумане насилия, то это очень опасно.
IV.
Позвольте мне подчеркнуть: Феминизм не является проблемой. Только благодаря феминизму мы вообще начали говорить о насилии, которое происходит за закрытыми дверями. Благодаря феминизму у нас теперь есть специальные законы (многие из них очень хорошие), которые гарантируют, что к домашним насильникам относятся как к преступникам, а не просто «плохим парням». У нас есть программы вмешательства в случае избиений, которые помогают насильникам отказаться от насилия, у нас есть программы помощи пострадавшим от насилия, которые предоставляют поддержку, информацию и финансовую помощь для того, чтобы разорвать любые связи с насильником.
Еще один подарок феминизма – идея о том, что женщины способны позаботиться о себе сами. В то время как феминизм всегда подчеркивал важность сообщества и взаимной поддержки, его идею личного суверенитета легко исказить: ты должна заботиться о себе сама, а если не сможешь, то никакая ты не независимая, дамочка. И хотя принятие ответственности за собственные условия жизни – это в целом очень хорошая старая добродетель, в ситуации насилия такое «принятие» лишь стимулирует и поддерживает цикл насилия.
В самом деле, в наши дни, когда женщины доказывают свою компетентность и автономию, «независимая леди» стала одной из масок для насилия. Два поколения назад жертвы насилия не могли назвать насилие своим именем, потому что для описания подобного опыта просто не существовало слов, это считалось сугубо личной проблемой: такова замужняя жизнь, милочка, придется терпеть. В наши дни мы знаем, как об этом говорить, мы даже можем знать такие понятия как «цикл насилия», мы просто не верим, что все эти слова могут иметь отношение к нам.
«Некоторые исследователи считают, что поскольку современные молодые женщины чувствуют себя неуязвимыми в отношениях, то они могут терпеть насилие, лишь бы не обращаться за помощью», - пишет Лиз Броуди в журнале Гламур, в статье об исследовании насилия в отношениях, опубликованном в июне 2011 года. (Я подрабатываю в этом журнале и даже делала корректуру этой статьи, которая была просто превосходна, и я бы вообще ее не упомянула, если бы каждое слово в ней не было верным).
«Я не думаю, что эти ситуации в чем-то похожи на историю Айка и Тины Тернер, - говорит Кения Фейрли, программный менеджер Национального ресурсного центра по домашнему насилию, - потому что они воспринимают первые эпизоды насилия точно так же, как и первые проблемы на своей работе. Если ее парень начинает все время ее критиковать, она думает: «Я могу с этим справиться», точно так же, как она думает об отношениях с начальником. Современные женщины занимаются менеджментом ситуаций насилия до тех пор, пока они не увязнут так сильно, что не могут уйти из этих отношений без посторонней помощи».
Рефрен про личную ответственность часто сопровождает аргументы антифеминистов, которые пытаются преподнести их как феминизм. Взять хотя бы так называемый Форум независимых женщин, Кати Ройф и, может быть, даже Наоми Вульф, которые заявляют, что «основа феминизма – это индивидуальный выбор и свобода». Идея о том, что феминизм является эквивалентом личной автономии также пригодится, если феминистка (эта феминистка, если говорить точнее) находится посередине урагана, но не может увидеть ничего, кроме отдельных капель дождя.
Теперь понятно, почему я была не в состоянии увидеть, что мои попытки «справиться с ситуацией» были не более чем «бьет значит любит» по версии 2001 года. Насилие «работает», потому что жертва интернализирует его. Я никогда бы не смогла интернализировать идею о том, что он бьет меня, потому что любит. Однако я могла поверить, что насилие случается только со слабыми женщинами, а я не слабая, так что это просто «ситуация», а никакое не насилие.
V.
«Ты сильная женщина», «Ты явно все продумала», «Ты знаешь, что тебе нужно».
Я слышу, как это говорят окружающие люди, некоторые из них феминистки, другие нет. Мне кажется, что это то, что я хочу слышать: я сильная, я неуязвимая. Я могу с этим справиться. Их доверие к моим суждениям говорит об уважении моей независимости, они не хотят создать впечатление, что они могут лучше оценить происходящее в моей жизни. Они не доверяют ему - об этом они говорят открыто, но они доверяют мне.
Чего они не знают (а они просто не могут знать то, что знаю я), так это насколько бессильной я стала в последнее время. Я не виню своих друзей за то, что они не были настойчивее. В конце концов, они просто старались ориентироваться на мою реакцию, которая была в лучшем случае противоречивой, а в худшем случае враждебной. В то время я оттолкнула от себя многих людей – я стала агрессивной, вечно обороняющейся, я постоянно защищала своего парня.
О насилии всегда трудно говорить, особенно если учесть все заблуждения на этот счет. Ведь хотя умом мы понимаем, что это социальная проблема, обсуждение насилия остается крайне личным. Легко рассуждать о необходимости совместных феминистских действий и деконструкции способов, с помощью которых культура поддерживает насилие против женщин. Совсем другое дело смотреть в глаза твоей подруги (которая продолжает настаивать, что она может позаботиться о себе сама) и сказать ей: «Нет, ты не справишься».
Однажды кто-то сказал нечто подобное за тем самым кухонным столом, и это помогло – но ненадолго. Я вернулась домой, позвонила своему парню, сказала ему, что все кончено. Он тут же заявился ко мне со слезами на глазах, рассказывая, как сильно я ему нужна. Эти друзья просто «настроены против него», они всегда его ненавидели, они просто хотят помешать нашему счастью. Они не могут понять, насколько особые наши отношения.
На следующий день я снова позвонила: «Я остаюсь с ним, спасибо за ваше беспокойство, но я могу с этим справиться». Все было сказано быстро, кратко и по делу – совсем как любые мои встречи с этими друзьями в течение следующих нескольких месяцев, пока я не поняла, что проблема не в нем, проблема в них, они просто не знают меня настоящую, они меня не понимают. Они плохо ко мне относятся.
И отчаявшись (разозлившись, расстроившись, обидевшись – не знаю), они больше не пытались со мной говорить. Мы с ними все больше отдалялись друг от друга. Эта пропасть между нами росла каждый раз, когда они спрашивали с натянутой улыбкой: «Ну, и как дела с ним?» А я отвечала: «Нормально». Иногда мы как можно скорее меняли тему, иногда я считала, что это намек, что мне пора убираться, а иногда повисало неловкое молчание, и они говорили: «Ну, тебе виднее, что тебе нужно». И орущая, искалеченная, визжащая девочка у меня внутри была спрятана за моей собственной натянутой улыбкой, с которой я принимала этот комплимент.
Пропасть все росла и росла, пока мы вообще не прекратили общаться.
VI.
Правоохранительная система меня не подвела. Более того, я даже могу немного похвалить систему: через несколько минут после того как я ввалилась в больницу, мой насильник был арестован. Мне постоянно предлагали обратиться за поддержкой (от чего я, естественно, отказывалась). Государство выдало охранный ордер, запрещающий ему приближаться ко мне, потому что было понятно, что сама я этот ордер не потребую. Суд в принудительном порядке направил его в программу для мужчин, избивающих своих партнеров. (Еще его направили на принудительное консультирование по поводу алкоголизма, что не принесло большой пользы, но, по крайней мере, он достаточно протрезвел, чтобы пройти программу для насильников). Мой случай мог бы стать хрестоматийным примером того, как должна работать система.
Эта система появилась только благодаря феминизму. Без феминизма все осталось бы таким же, как и десятки лет назад – например, штат Нью-Йорк, тот самый штат, который предпринял столь решительные меры против моего насильника, когда-то считал, что насилие может стать «достаточным» основанием для развода, только если избиения были неоднократными и жертва сможет доказать это в суде. По этой и по многим другим причинам очевидно, что феминизм не является проблемой. Особенно если учесть идеи о сообществе и сестринстве в противовес индивидуалистическому феминизму, который сводится к лозунгу: «каждая сама за себя». Проблемой было только насилие. Он был проблемой.
Однако иногда я невольно спрашиваю себя: Что бы произошло, если бы моя независимость, компетентность, автономия и, да, мой феминизм не считались бы очевидным фактом? Произошло бы все это, если бы я не была известна как женщина, организовавшая марш против насилия над женщинами в своем университете, так что она точно не могла подвергаться насилию в отношениях? Что бы случилось, если бы я не усвоила потребность быть независимой, даже если я действительно на это неспособна, если бы друзья считали меня менее сильной, менее способной в каждый отдельно взятый момент, менее автономной? Что бы случилось, если бы мы допускали, что каждый человек может стать уязвимым, и феминистка имеет такое же право быть уязвимой, как и сильной?
Что бы случилось, если бы кто-то из нас признал, что я не могу «справиться с этим»? Что бы случилось, если бы люди в моей жизни понимали, что феминизм, независимость и автономия не создали вокруг меня защитного поля, и были бы готовы сказать: «Нет, ты с этим не справишься. Но вместе мы сможем это сделать».