Если бы его когда-нибудь спросили, можно ли жалеть о несбывшемся, – он бы просто отвернулся, молча покрутив пальцем у виска. «Можно!», бросили бы ему в спину. «А нужно ли?», пожал бы плечами он.

Сколько раз в жизни мы ошибаемся, стоит только увидеть выбор перед собой? Сотни? Тысячи? Он знает – достаточно одного. Достаточно только раз ненароком отвернуться – и тот, кто был рядом с тобой всегда вчера и был бы еще столько же завтра, – он просто уйдет. Уйдет, чтобы строить с кем-то другим то, чего не смог построить с тобой. А тебе ничего другого не останется, кроме как травить себя табачным дымом, кутаясь в клетчатую отцовскую фланель, пока она еще не стала тебе мала. Слушать старое регги с не менее старого приемника и по привычке заваривать две чашки чая, хотя вторую уже никто не присядет пить.

Когда-то ему казалось, что все еще можно вернуть. Можно покрасить неструганные доски на крыльце, можно смазать старые качели и заменить приемник. Что однажды можно будет вернуться в тот день и улыбнуться в ответ, протянув руку. Когда-то ему казалось, что в этой жизни можно все. А потом он вырос. И серые глаза с пушистыми ресницами смотрели на него не со знакомого полувзрослого лица, а из-под задорной детской челки. И мягкая улыбка на тонковатых губах была все та же, такая же, но… другая.

Так стоит ли жалеть? Да и имеет ли он право? Он давно привык к душистому табаку, оставляющему такой неповторимый горький привкус. Все к тому же старому приемнику, одинокой чашке чая и клетчатой отцовской рубашке, из которой, к слову говоря, так и не вырос. «Стоит», сказал бы кто-то. «Поздно», ответил бы он.

Любил ли он? А так ли это важно? Ведь он каждую ночь выходит курить на крыльцо, глядя на осколки звезд в тумане над озером. И каждую ночь, вот уже сколько лет подряд на качелях напротив сидит юноша. Они никогда не разговаривают друг с другом и никогда друг друга не касаются. Но глухой звук несмазанных ржавых петель разносится вокруг даже в безветренную ночь.